Война длиною в жизнь. Ч.1 - Проза - Творчество - Каталог статей - Самопознание

Этот рассказ я посвящаю своему безвременно ушедшему брату Сергею.
Я люблю тебя, братишка!

Чем бы ты ни занимался, тебе требуется смелость.
Какую бы дорогу не выбрал, всегда найдется кто-то,
кто будет говорить тебе, что ты ошибаешься.
Трудности существуют всегда, и это искушает тебя
согласиться с тем, кто критикует выбранный тобой
путь. Чтобы спланировать что-то и следовать своему
плану до конца, отчасти требуется такая же смелость,
какая требуется солдату. На свете есть место многим
победам, и это толкает отважных людей на то, чтобы
добиться их.

Эмерсон Ралф Уолдо
1.
Гвардии рядовой Алексей Звягинцев, а в миру Лёха – «Звон», проснулся от грохота музыки, доносившегося откуда-то сверху. После выпитого вчера голова раскалывалась, и каждый громкий звук отдавался волнообразными толчками в висках. Повернувшись на другой бок и закрыв голову подушкой, Леха попытался снова уснуть, но усиливающаяся боль мешала расслабиться.
- Уроды, мать вашу, - прошипел Алексей, глядя в потолок и тяжело сел на раскладушке. Старые пружины жалобно заскрипели, но натиск Лешкиного тела выдержали. Почесав давно не бритый подбородок, мужчина огляделся. Запустение, царившее кругом, действовало удручающе. Пятнадцать жалких «квадратов» в коммуналке, доставшихся ему после развода с женой, вряд ли можно было назвать жилым помещением. Со стен свисали обрывки старых, чем-то заляпанных, обоев, а когда-то белый, а теперь закоптившийся, потолок облупился и местами чернел проплешинами голых бетонных плит. Алексей взял со стула, служившего ему журнальным столиком, пачку сигарет, повертел ее в руках и, не глядя, бросил обратно. Курить не хотелось.
Грузно поднявшись, Леха захромал к шкафу, полученному при разделе имущества. Ирка, бывшая женушка, не захотела вести это убожество в новую квартиру и вручила его Лехе с ехидной ухмылочкой: «Владей». Шкаф был еще добротный, правда, с ободранной уже кое-где полировкой. Но, Леха был не притязателен в быту и на подобные мелочи внимания не обращал. Засунув руку вглубь деревянного монстра и нащупав спрятанную бутылку, Алексей аккуратно достал пол-литра и жадно припал к горлышку. Поперхнувшись, он закашлялся. Резко пахнувшая алкоголем жидкость обожгла горло и ушла горячей волной в желудок. Крякнув и отхлебнув еще раз, огляделся в поисках закуски. На подоконнике, в грязной тарелке лежал кусок сморщенного соленого огурца. «Тоже ничего», - вслух произнес Леха и закинул его в рот.
Водка вскоре сделала свое дело. Искаженное болью лицо мужчины разгладилось, и он, растянувшись на раскладушке, с удовольствием закурил.

Память – вещь гнилая. А пьяная память не оставляет выбора, кроме как кинуться в воспоминания с головой. Проклятые восьмидесятые... Девять лет, перемоловшие своими жерновами жизни девятнадцатилетним юнцам. Они, не познавшие женскую нежность и ласку, уже сжимали в своих руках металл акаэшки. Они провожали последними автоматными очередями своих друзей в «вечный покой» на родину, цинично названных сухим языком статистики «груз 200». Они умирали на госпитальных койках Кабула от тифа и гепатита, в бреду зовя маму. Они прикрывали своими телами друзей и командиров под Пули – Хумри. Задыхались от угарных газов в Саланге. Они окрашивали своей кровью снег на высоте 3234. Они сражались и умирали, как герои, так до конца и, не осознав, что же они делают в этой богом забытой дыре. А к очередному дому уже летел «Черный тюльпан», неся горе и боль. И чья-то мать, опустившись на колени, будет умолять военкома разрешить вскрыть «цинк», чтобы в последний раз прижать к груди любимого сына. И чья-то мать будет сжимать в руке посмертную награду своей кровиночки, и проклинать те восьмидесятые.
Кандагар, Гардез, Газни, Герат. Эти названия выплевываются, будто пули из автомата душмана. Они останутся навсегда незаживающей раной, омытой слезами матерей.

Алексей очнулся от того, что по небритой щеке текли предательские слезы. Размазав их по щетине, потянулся к бутылке.
Дверь протяжно скрипнула, и в комнату просунулся Ерофеич, сосед по коммуналке и незаменимый собутыльник. Под глазом у того разливался багрово-фиолетовый синяк.
- Леха... я это... вот возьми, – на грязной руке соседа лежал орден Красной Звезды. – Опять ты вчера в том бою был, - морщась от боли, произнес Ерофеич и потрогал подбитый глаз.
Алексей медленно поднялся и, не мигая, уставился на свою награду, А потом вдруг обхватил голову руками и протяжно завыл, раскачиваясь из стороны в сторону. От звуков, издаваемых соседом, Ерофеич вздрогнул и попятился спиной к выходу. Но, заметив бутылку водки, остановился, зачем-то вытер орден о засаленную, давно не стираную, рубаху и запричитал:
- Леха, ну, что ты как баба-то, ей Богу! Нашлась же твоя цацка. Что рыдать то? А может это... отметим находку? С тебя простава, - и Ерофеич звучно щелкнул себя по горлу.
От звука, изданного Ерофеичем, Леха вдруг сжался, перестал блажить и поднял на соседа налитые кровью глаза.
- Цацка говоришь? – зло прошипел он. – Цацка, твою мать? Да я... за эту цацку...
Дыхание Лехи вдруг стало прерывистым. Как тогда, в том кишлаке, когда его, раненного в ноги, выносили к «вертушке».
- А Серега... Серега Рязанец..., - Алексей сделала большой глоток водки. - Его-то за что? За что, твою мать, я спрашиваю? А!?... Он бабы еще не узнал! А его в клочья!.. А у него дома мать и сестренка... А его в цинке...
Леха зло выругался и дрожащими руками полез за сигаретами.
- А что ты разорался? - попытался обозначиться Ерофеич, - И вообще... я тебя в Афган не посылал!
Последние слова застряли у него в глотке, глядя на то, как сжимаются кулаки Алексея. И бросив орден на грязный пол, Ерофеич выскользнул из комнаты.

Погруженный в воспоминания, Леха не заметил, как в комнате постепенно начало темнеть. Пошатываясь от выпитого, он медленно подошел к окну и открыл форточку. Старая газета «Правда», служившая занавеской, приветливо замахала уголками ворвавшемуся в комнату февральскому ветру.
- Правда, - с ехидством ухмыльнулся Леха. – Где она, ваша хваленая, правда?
Грязным ногтем Алексей поддел газету и со злостью рванул ее. Обрывки старой бумаги клочьями остались висеть на окне.
В пьяном угаре Леха часто задавал себе этот вопрос. Может правда в выполнении интернационального долга? А кому они были должны? Афганистану? Стране, для которой советский солдат был лишь куском мяса, брошенным на откуп голодным стервятникам – моджахедам? Или, может быть, они что-то задолжали верхушке Центрального комитета КПСС, которая впоследствии назовет войну в Афганистане чудовищной ошибкой?
- Суки! Вы же забрали лучших, твари! – Леха закрыл лицо руками и беспомощно сполз по стене на грязный пол.

2.
«Хочешь знать, что будет завтра – вспомни, что было вчера!», - слова отца, участника Великой отечественной войны, гвардии капитана, разведчика, Леха помнил всегда. А оказавшись в «учебке», сумел до конца их осмыслить. Забытый Аллахом полустанок с певучим названием «Иолотань» встречал новобранцев ласковым солнышком. Основными достопримечательностями станции, которые Леха успел заметить, были небольшие неуклюжие складские постройки и здание вокзала, помнящее призывы местной партийной элиты эпохи «отца всех времен и народов». После переклички и проверки личного состава колонна молодых бойцов двинулась к месту своей первой дислокации. Военная часть, где из Алексея должны были сделать воина, встретила его побеленными бордюрами и почти идеальным порядком. Разместившись в летнем кинозале, где уже слонялись около сотни таких же, как и он новобранцев, Алексей стал ждать решения своей армейской судьбы. Прибывшие вскоре из учебной части «покупатели», после короткого рассказа об истории полка и целях подготовки молодого пополнения, приступили к отбору кадров. Ребята, фамилии которых зачитывал офицер, становились в колонну и направлялись к новому месту службы, где им предстояло постигать военное мастерство.

Леху «купил» капитан Ермишкин, худосочный верзила с пронзительными крысиными глазками, и такими же крысиными повадками. Интеллигент в третьем поколении, потомственный офицер, флегматичный капитан Колобок, как потом окрестили его в подразделении молодые бойцы за выбритую до блеска голову, сразу не понравился энергичному и прямолинейному, как доска, Лехе. Но, командира, как и Родину, не выбирают. Прибыв в казармы и построив подчиненных на плацу, капитан взял слово. Говорил он долго и нудно, упиваясь своим краснобайством. Из всего услышанного Леха понял только то, что его будут готовить для службы в Афганистане. В памяти всплыли похороны Петьки Куликова, соратника и единомышленника по детским проказам. И горем убитая тетя Полина, пережившая сына лишь на полгода. Глядя на холмик из свежей земли, Леха до конца не понимал всей серьезности и трагичности ситуации. Но, тень Афгана уже начала летать над небольшим провинциальным городком.
Леха надеялся, что судьба будет благосклонна к нему и война обойдет стороной. Но, с каждым словом командира роты надежда таяла на глазах. Вдруг стало нестерпимо жалко свою молодую, но уже загубленную жизнь. В носу предательски защипало, и парень с трудом сдержал набежавшие слезы. Животный страх, доселе незнакомое Лехе чувство, затягивал паренька в свои сети. Инстинкт самосохранения брал верх над разумом.
- В Афганистане, по статистике, погибает или получает ранение каждый пятый, - зычный голос ротного вывел Алексея из оцепенения
Нет, он не хотел быть этим «пятым»! Но, ошалелый мозг рисовал страшные картины собственной Лехиной смерти.
Потом, в Афганистане, Алексей будет неоднократно вспоминать этот случай в «учебке» и упрекать себя за трусость и малодушие. А пока ему предстояло стать воином, бросившим вызов судьбе. Да и смерти заодно.

3.
Кабул встречал Леху изнурительным палящим солнцем. Дернувшись от соприкосновения шасси со взлетно-посадочной полосой, «илюша» плавно остановился и выплюнул из своего брюха группу ребят, одетых в форму Вооруженных Сил СССР. Оказавшись на чужой земле, Леха огляделся по сторонам и тихо присвистнул.
- Суровая действительность военных будней, - вспомнились слова торжественной речи (перед отправкой теперь уже солдат Советской армии к месту дальнейшего прохождения службы) капитана Колобка, перебравшего накануне местного самогона и с трудом подбиравшего слова из-за жуткого похмелья. – Но, люди живут везде, - философски заметил Леха, наблюдая, как невысокого роста толстячок с погонами подполковника суетливо бегал между деревянными ящиками и подгонял солдат, грузивших все это в стоящий рядом транспортный самолет.
- Бог не выдаст, свинья не съест, - Алексей сплюнул на бетонку и заторопился к своей группе, строившейся невдалеке.
На аэродроме в Кабуле Леха долго не задержался. После проверки личного состава, офицер Петровец или Петровчук (фамилию Алексей не запомнил) скомандовал: «По машинам!» и их, вновь прибывших, вместе с вещмешками, затолкали вглубь БТРов «дыбы чего не случилось». О том, что было снаружи, Алексей судил лишь по возгласам и коротким рассказам тех, кто, несмотря на запрет офицера, все же смог высунуться и посмотреть в прорезь бойницы. На попытку Лехи просунуть голову в люк БТРа и посмотреть на кабульские окрестности, офицер матюгнулся и, со словами «Куда прешь, зелень», затолкал его обратно. Так состоялось первое знакомство с Афганистаном, где Алексею предстояло отдать интернациональный долг, которого он не занимал. А впереди маячил призрачный пересылочный пункт.
«Холод, голод и разруха», - подумал Леха, вылезая из БТРа на недоброжелательную кабульскую землю. Все тот же старлей Петровец (или Петровчук: теперь хрен вспомнишь!) выстроил прибывших в две шеренги у шлагбаума «пересылки», пересчитал, как баранов, по головам, сверил количество со списком и довольный, что никто не сбежал (и это из БТРов с задраенными люками), зашагал впереди колонны.
Проходя мимо модуля, где располагалась столовая, Леха невольно замедлил шаг, за что получил довольно ощутимый тычок по почкам от позади идущего. Оглянувшись, чтобы внимательней рассмотреть обидчика, взглядом тут же натолкнулся на увесистый кулак, маячивший перед носом. «Нда... против лома нет приема». И чтобы не сбивать движение колонны, Алексей ускорил шаг.
Расположили вновь прибывших в спортивном зале, давно не видевшем мокрой тряпки. В углу сиротливо жались колченогий стул да пара сломанных «козлов». Раскидав на полу пыльные маты и попадав на них от бессилия, ребята вскоре уснули, положив под голову вещмешки. Леха долго ворочался на неудобном ложе, стараясь расположить тело так, чтобы в бока не впивались слежавшиеся комья твердой ваты. Вскоре усталость взяла верх, и Леха провалился в тяжелый сон. Снился ему дом и мама, рано поседевшая после смерти мужа. Она сидела у окна и всматривалась вдаль подслеповатыми глазами, будто старалась что-то увидеть. Иногда, кончиком платка она утирала неожиданно набежавшую слезу. Милый и самый любимый на свете человечек! Во сне Лехе вдруг стало нестерпимо стыдно за все те обиды, которые он причинил матери. Он ненавидел себя за кажущуюся взрослость, когда на вокзале старательно увертывался от ее поцелуев. Ненавидел и презирал.
Впоследствии этот сон будет преследовать Леху всю его жизнь. Чувствовал ли он тогда, на вокзале, что видит мать в последний раз? Знал ли, что дату каждого полученного от сына письма она будет старательно отмечать в календарике? Мог ли предположить, что в тот роковой день, когда на проклятой афганским богом земле полегли его друзья, а сам он чудом остался жив, его мать найдут соседи. Найдут уже холодную, с зажатым в руке календариком. Вряд ли Леха мог все это предугадать. А пока рядовой Вооруженных Сил СССР Алексей Звягинцев спал, по-детски подложив под щеку ладошки.
От грозного окрика «Выходи строиться!» Леха вздрогнул и вскочил на ноги. Все вокруг пришло в движение и уносимый толпой, он направился к выходу. Выстроившись перед модулем и, в очередной раз, прослушав о «почетном интернациональном долге, выполняемом на территории Демократической республики Афганистан», Леха загрустил. Из 85 человек, прилетевших вместе с ним из Союза, 22 уже были определены по месту предстоящей службы. Фамилии «Звягинцев» в списках не значилось. Попрощавшись с уезжающими и обменявшись адресами, чтобы потом списаться через родителей, Леха зашел в душный зал и упал на маты. Неопределенность раздражала. И с мыслями «Солдат спит – служба идет» он закрыл глаза.
Разбудил Леху равномерный гул человеческих голосов, постепенно заполняющий спортзал: кто-то искал земляков, кто-то спорил, а самые смелые, собравшись в дальнем углу, отмечали «встречу на Эльбе». Жизнь входила в свою колею.
- Эй, братишка, - раздалось откуда-то сбоку.
Леха повернулся голову на звук и увидел долговязого парня, по-хозяйски расположившегося на матах. Перед верзилой на полу стояла открытая бутылка водки и нехитрая закуска сухпая.
- А... старый знакомый, - с ехидством подумал Леха, вспоминая удар по почкам.
- Да иди ты сюда. Что залип то?
Леха медленно развернулся и вразвалочку направился навстречу разборке.
- Присаживайся, - Долговязый открыто улыбнулся и протянул Лехе стакан с прозрачной жидкостью. – Давай за знакомство. Меня Серегой звать, - и после небольшой паузы добавил: - Рязанец.
- А Рязанец – это что? Кличка такая? – рассмеялся Леха.
- Зачем же кличка? – удивленно протянул Серега. - У нас в роду все Рязанцы: мамка Рязанец, батя был Рязанцем, пока по пьяни не замерз зимой в поле в прошлом годе. Сеструха Танька тоже Рязанец. Фамилия у нас такая, - и Серега одним глотком осушил стакан.
Вскоре водка развязала ребятам языки и, слегка пошатываясь, они направились к выходу на перекур. Леха рассказал новому другу про службу в «учебке», про капитана Колобка с его крысиными ужимками и про курс молодого бойца, в который входили, уборка территории части и улиц города, работы по постройке дома для какой-то шишки из полка и изнуряющие марш-броски, после которых ничего, кроме как сдохнуть, не хотелось. Они дружно посмеялись, вспомнив «дискотеку» в столовой части и «минные поля», коими изобиловала земля вокруг туалета после смены мамкиных борщей и пирогов на «кирзу», не желающую сваливаться с ложки.
Вернувшись в зал и разлив водки по стаканам, Леха вдруг спросил, слегка понизив голос:
- А у тебя девушка то есть?
Серега, молча, опрокинул стакан в рот, крякнул, а потом с мудростью старика заметил:
- Да баловство все это. Вон у нас в деревне, в позапрошлом годе, Васька Митькин вернулся из армии, а его Галка того... с пузом, - и Серега показал руками размер Галкиного пуза, похожего на спелый арбуз. – Не дождалась, зараза. А уж как голосила у сельсовета, как Ваську за ноги хватала, валяясь в пыли. Не, баловство все это!
И разместившись на мате рядом с Лехой, Серега через минуту молодецки захрапел.
Положив руки под голову и уставившись на щербатый потолок, Леха думал над словами Сергея.
- Не, моя Ирка не такая.
Перед глазами парня встал образ стройной восемнадцатилетней девушки с тонкими чертами лица и длинной косой, заканчивающейся в области упругой попы. Переехав в их дом года четыре назад, она сразу завоевала сердце окрестного хулигана Лешки Звягинцева. Иркин папашка, «кусок» из местной части, невзлюбил Леху сразу же и при каждом удобном случае упоминал, что «по этому охламону давно кутузка плачет». Но, видимо на небесах в отношении Лехи и Ирки были свои планы. И через полгода, всегда правильный до зубного скрежета, папашка - «кусок» увидел свое любимое чадо в жарких объятиях Лехи. Скандал тогда разгорелся не шуточный. Папашка визжал, мать ведрами пила валерьянку. Лишь только Ирка оставалась непреклонна. И выдав родителям ультиматум, что «лучше удавится», на два дня закрылась в своей комнате. После этого случая Иркин папашка стал подчеркнуто вежливым с Лехой, а ее мать даже как-то угостила подгорелым пирогом.
Ночь перед проводами в армию Леха помнил до мельчайших подробностей. Выпив немного водки для храбрости, как подобает взрослому мужчине, он отважился на самый серьезный, как тогда казалось, поступок в своей жизни. Все окончилось гораздо прозаичнее, чем он себе это представлял. Не было разговоров о чувствах, всхлипываний Ирки на Лехином плече и банального «Ты меня будешь ждать?» Ирка оказалась девушкой понятливой, долго ломаться не стала и отдалась парню прямо на кровати, уехавших в отпуск, родителей. Леха потом долго будет вспоминать ту ночь. Как с жадностью впивался поцелуем в мягкие и горячие губы Ирины. И как она отзывалась жаркими стонами под скрип родительского ложа.
Провожать Алексея на вокзал девушка не пошла. «И правильно», - подумал парень, - нечего дорогу женскими слезами поливать. Авось не на войну иду»
Следующие два дня были похожи друг на друга, как близнецы – братья. Подъем, перекличка, проводы отъезжающих, вечерняя перекличка и ночные бдения под бутылочку теплой водки. В таких условиях инстинкт самосохранения притуплялся, а агрессивность возрастала. И любого, неудачно сказанного слова, вполне могло хватить для массовой драки, в которой уже не разбирали где друзья, а где обидчики. Ком из тел катался по всему залу, втягивая в себя все новых участников побоища. В одной из таких драк досталось и Алексею. Спросонья, почувствовав, что ему наступили на ногу, парень, по закону уличных боев, резко ударил в сторону, где в этот момент должен был находиться предполагаемый обидчик. И через секунду мир осветился миллионами ярких звездочек.
Вдруг раздался жуткий грохот и в проеме, где когда-то стояла дверь, ведущая в спортзал, нарисовался старший лейтенант Петровец (или Петровчук, но все равно сука) под прикрытием трех бойцов с автоматами наизготовку. Обведя дерущихся взглядом, в котором открыто, усматривалась ненависть и презрение всего Советского народа, он коротко, минут за тридцать, объяснил воинам, в чем они были неправы. Из всего сказанного старлеем, цензура пропустила бы только «суки» и «уроды». Все остальное выходило за грани нормативной лексики. Глубоко выдохнув и набрав в легкие новую порцию воздуха, Петровец (или Петровчук, да что б ему пусто было) продолжил свой спич. Пообещав дерущимся «небо в алмазах, а грудь в орденах», офицер удалился, бросив напоследок короткое, как выстрел: «Дверь починить!»
Остаток ночи прошел за ремонтом выбитой кем-то из сопровождения старлея двери и залечиванием первых боевых ран. Лечение прошло успешно и, сморенные водкой, воины уснули.
На утро, опухшая от выпитого и помятая в ночных «боях» «мощь и сила Советского народа» предстала пред ясные очи офицера, прибывшего из полка с очередными списками. Старлей выполнил слово, данное ночью. Услышав свою фамилию, Леха крикнул «Я» и сделал шаг вперед. Через несколько минут назвали фамилию рядового Рязанца. Попрощавшись с оставшимися ждать своей армейской судьбы товарищами, Леха и Серега закинули на плечи вещмешки и в числе названных заторопились на КПП, где их ждали БТРы для отправки на кабульский аэродром. Впереди армейской романтикой манил Кандагар.

4.
- Леха! Нас сбили! – стараясь переорать гул самолетных движков, запаниковал Сергей.
«Все, хана! Навоевался!». Справа от себя Леха увидел вспышку, и самолет камнем полетел вниз. Нечего сказать, доблестная смерть. Представив на земле груду искореженного металла вперемешку с останками человеческих тел, Алексея передернуло. За этими трагическими мыслями он не заметил, как самолет зашуршал шасси по «взлетке» Кандагарского аэродрома.
- Кажись, пронесло, - прокричал он другу.
На Серегу было больно смотреть. Выпученные глаза и взъерошенные волосы на фоне побледневшей кожи говорили, что друг серьезно пересрал.
- Эй, славяне, как посадка? Не укачало? – громко заржал командир борта и, что-то насвистывая, направился к центру управления полетами.
- Да пошел ты, - зло огрызнулся Сергей, трогая растущую на затылке шишку. – Тебе бы только баранов возить!
- А кого он, по-твоему, сейчас привез? – раздалось откуда-то сбоку, и грянул дружный хохот.
Потом в части, после красочно описанного выхода из-под обстрела душманов, друзьям объяснят, что при взлете и посадке самолет выпускает тепловые ракеты – ловушки, принятые ими за взрывы вражеских ракет. Это позволяет защитить машину от «духовского» пэ-зэ-эр-ка. По той же причине летчики поднимают и сажают самолеты «камнем» или по траектории спирали. Но, это будет потом.
А сейчас, потирая ушибленные части тела и что есть мочи, матеря «воздушных извозчиков», бойцы ступали на выжженную солнцем землю Кандагара.
Спустя годы, сидя в пятнадцатиметровых «апартаментах» советской коммуналки, Леха неоднократно возвращался в памяти к тем военным годам, выпавшем на его долю. Мог ли он тогда что-то изменить в своей жизни? Мог ли остаться в Союзе и спокойно дождаться дембеля где-нибудь в районе ротной столовой, как это стремились сделать многие? Конечно, мог! Но, воспитанный фронтовиком – отцом, Леха лез в самое пекло.

Привыкший к умеренной жаре средней полосы, Леха с большим трудом переносил щедрость афганского солнца. Из «передвижной сауны», коим стал на время транспортировки до части бригадный БТР, парень вылез на ватных ногах. Форменная рубашка с расплывшимися на ней белыми соляными пятнами высохшего в дороге пота, прилипла к спине и походила на второй слой кожи. Серега выглядел не лучшим образом. Ошалело озираясь по сторонам, он вдруг, ни с того ни с сего, сморозил: «Здесь, наверно, стреляют».
- Здесь, сынок, везде стреляют, - строго произнес сопровождающий, с погонами капитана, офицер и грозно прикрикнул: «Строиться!»
Вечером, растянувшись на «пальме», Леха вспоминал события прошедшего дня. Прибыв в часть и расположив молодое пополнение недалеко от плаца, капитан Ляховец (именно так звали сопровождающего офицера) отправился на доклад к вышестоящему руководству. Сморенные жарой бойцы, немного потоптавшись на месте, стали озираться по сторонам в поисках хоть какого-нибудь дерева. Но, потерпев неудачу, попадали прямо на землю, потрескавшуюся от знойных палящих лучей. Леха, утомленный дорогой, прикрыл глаза и попытался задремать. Из забытья его вывел голос друга.
- Эх, сейчас бы кваску холодненького из погреба. Моя маманя знатный квасок делает. Первая мастерица по ентой части в деревне.
- Заткнись! – расслабленным голосом прошипел кто-то сбоку.
В другой ситуации Серега быстро бы показал, что такое сказать ему «заткнись». Но, сейчас, в состоянии близком к обмороку, он лишь протяжно вздохнул и замолчал.
В следующие два часа новому пополнению было суждено предстать перед своими отцами – командирами. Комбаты, прибывшие на плац, дискутировать долго не стали. По-военному, быстро отобрали в свои батальоны народ и так же быстро удалились, предоставим ротным выполнить свою задачу. Ближе к вечеру, провяленные, как вобла на солнце, друзья вползли в палатку, которая должна была стать их домом до конца службы в Афганистане.
Просторная палатка с двумя рядами двухъярусных кроватей встретила бойцом чистотой и стойким запахом пропотевших портянок и кирзы. Серега, вошедший первым, вдруг сморщился и с «акцентом» чихнул.
- Апчхер!
- Будь здоров, - пожелал Сереге вошедший за ними следом солдат.
Обернувшись на голос, друзья смерили взглядом рядового и вдруг рассмеялись. Лицо, руки и шея его были в копоти.
- Ты что, резину жег? – в унисон спросили друзья и от этого рассмеялись еще больше.
- Нет, не резину. Буржуйку чистил, - и солдат кивнул в сторону печки, стоявшей посередине прохода палатки.
Нового знакомого звали Илья Потапов. Родом он был из славного города Мурома. То ли по названию родных мест, то ли из-за субтильного телосложения, но в роте его все звали «Муромец». Илья был парень незлобивый, поэтому на товарищей не обижался. Наскоро объяснив друзьям, что и где находится, он убежал нести службу, бросив на ходу: «Располагайтесь».

Сереге с Лехой сильно повезло. В первый раз тем, что служить их определили в мотострелковую бригаду, о подвигах которой ребята наслушались еще на «пересылке» в Кабуле. Ни одна боевая операция в провинции Кандагар не обходилась без участия ее смелых и отважных бойцов, храбрости и находчивости которых завидовали многие. Во второй раз везение свалилось на друзей в виде командира третьей роты гвардии капитана Ивана Нечитайло, рослого двадцативосьмилетнего парня, с хитрой улыбкой из-под усов и бесенятами в глазах, под командованием, которого бойцам предстояло проделать свой дальнейший боевой путь. Выпускник Московского общевойскового командного училища, гвардии капитан Нечитайло имел в своем послужном списке более десятка боевых операций и почти столько же выходов в качестве сопровождения колонны с ГСМ и боеприпасами. На груди у него красовался орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Но, несмотря на заслуги, было у Ивана качество, которое некоторые из коллег не любили, а иные побаивались. У гвардии капитана Нечитайло начисто отсутствовала дипломатическая жилка. Не признававший реверансов и политесов, он всегда говорил правду в глаза. Однажды в Союзе правдивость капитана кому-то не понравилась, и уже через два месяца Иван топтал землю Парвистании. О чем, кстати, ничуть, не жалел.
А третий случай везения под кодовым названием «Баня» Леха вспоминал, едва сдерживая смех. В такие минуты Серега суровел и уходил от друга. Но, вскоре он привык к беззлобным шуткам сослуживцев и уже смеялся вместе со всеми. Впоследствии этот случай оброс вымышленными подробностями и перешел в разряд «солдатская байка».
А дело было так.
Баня!!! Что может быть лучше для солдата, чем струи живительной влаги в зной. Банный день в календаре вполне можно было закрасить красным цветом и отмечать, как праздник. Для старослужащих поход в баню был сродни ритуалу. Заранее готовилось душистое мыло и шампунь. Чистое полотенце, аккуратно свернутое квадратом, несколько раз приглаживалось руками и отправлялось к банным принадлежностям. У «молодняка» изыски были поменьше. Они радовались и армейскому банному мылу, лишь бы оказаться поскорее под «лейкой».
Сереге с Лехой посчастливилось прибыть в часть именно в банный день. Наскоро получив мыльно-рыльные, они присоединились к своей роте, направляющейся к палатке, отведенной под это таинство. Раздевшись и проскользнув в «банное отделение» ребята остолбенели. Под потолком палатки тянулись трубы с опусками вниз. Каждый опуск заканчивался соском – «лейкой», вокруг которого толкались и гомонили по пять-семь бойцов. Вода, бежавшая по трубам, напоминала температуру парного молока. Но, уставшие от жары бойцы таким положением вещей мало заморачивались. Вдруг кто-то заорал вновь прибывшим: «Что дверь то открыли? Пар выстудите». И фраза утонула в дружном хохоте намыленной толпы. Заметив в стороне немного освободившуюся «лейку», друзья заторопились к ней. Рядом, напевая что-то под нос, отчаянно скреб загорелые руки молодой парень. Увидев Серегу, самозабвенно чесавшего пропитанную потом кожу в паху, парень покачал головой и произнес:
- Лезвие у выхода лежит, - и многозначительно указав на причинные места молодых людей, деловито произнес: все сбрить!
- Это еще зачем? – удивленно произнес Серега и инстинктивно загородил свое хозяйство ладонями.
- Фтирус пубис, – парень поднял вверх загорелый палец и полез под воду.
- Какой такой пубис? – с надрывом в голосе переспросил Рязанец. Для него, простого деревенского парня, слова незнакомца прозвучали, как приговор мужской состоятельности.
- Фтирус, - хохотнул парень, видя, что шутка удалась, и уставился на друзей.
Вскоре вокруг троицы образовался плотный круг из любопытствующих. Серега, с жалостью глядя на свое достоинство, нервно выдавил:
- Мне нельзя пубис. Да еще с каким-то фтирусом. Я жениться хотел после армии, - и, обернувшись к сложившемуся пополам от хохота долговязому с мольбой произнес: «А может укол, какой поставить от этого?» Последние слова утонули в дружном хохоте собравшихся.
- Док, хорош трындеть, - прикрикнул на зачинщика хохмы невысокого роста парень, пахнущих цивильным шампунем. – Или портянки мои давно не стирал?
Долговязый, названный Доком, вдруг сразу сник. Но, продолжая улыбаться, объяснил, что «фтирус пубис» переводится с латыни, как «вошь лобковая». И для того, чтобы не быть рассадником этой твари, все волосяные покровы надо сбривать. Выслушав лекцию Дока по личной гигиене, Серега схватил лезвие и с остервенением стал скоблить свой пах, приговаривая: «Хрен тебе! Хренушки!!!».

Смыв с себя дорожную грязь, и разомлев после бани, друзья присели невдалеке от палатки и закурили. Обсуждая события дня, они заметили подошедшего к ним Дока и напряглись в ожидании новой злой шутки. Док, как ни в чем, ни бывало, достал сигареты и присел рядом.
- Ладно, парни, извиняюсь за шутку, - начал он. – Давайте знакомиться. Я Павел Воронов. Из Москвы.
Вскоре ребята знали историю «счастливого» Пашкиного пребывания на кандагарской земле. Накануне девятнадцатилетия, студент второго курса московского мединститута, Павел Воронов имел неосторожность назвать своего декана «взяточником и прощелыгой». Декан промолчал, но злобу на правдолюбца затаил. И через пару - тройку месяцев, после заваленной подчистую сессии, Пашка уже примерял сапоги солдата Вооруженных сил. Прибыв на пересылку в Ташкент, где ему было предложено за «некую услугу интимного характера» остаться в военном госпитале санитаром, Пашка отказался, подробно объяснив предлагающему «где именно тот был неправ». Предлагающий обзавелся огромным синяком и заплывшим глазом, а Пашка - путевкой на юг. На юг Афганистана.
Перед сном Леха решил, что завтра напишет письмо маме. Вот только что он будет врать, Алексей еще не придумал. Но, правду про Афган уж точно писать не стоит. Ладно, утро вечера мудренее. Леха накрылся одеялом и засопел. С завтрашнего дня начинается новая жизнь.

Арина Александрийская

"Самопознания - Путь Домой"