Говорят о духовном каком-то пробуждении. Я не могу до сих пор чутко классифицировать, обозначить. Что со мной произошло 18 августа 1990 года. Я проснулся, или ложась спать, я увидел вспышку, или на меня снизошел какой-то голос, который сказал «Хватит!» - ничего этого не было.
     
      Говорят, что Высшая Сила  действует через людей. Наверное, это так. В те три дня, что я сидел и чесал репу, не зная, что делать, я пробовал пить, я совершенно машинально, по выходу из этой Боткинской психосоматики украл у мамы тушенку.  Единственное, что меня поразило – не было удовольствия, не было кайфа от первого стакана. И тут я совсем пригорюнился и в растерянности несколько дней сидел дома.
    
            Товарищ, который  помог устроиться в эту программу, он же дал мне и работу. Это была первая моя работа за много лет. Я пытался работать, причем в самых невообразимых местах, конторах, вплоть до конторы по ликвидации разливов нефти Министерства морского флота – я и там работал инженером. Работал в каком-то банке – во Внешэкономбанке. Но там я работал не больше двух недель, и разливов никаких я не сумел ликвидировать, и финансовых операций ни одной не успел провернуть...
      Когда я оказался в программе, мне просто некуда было идти. Никаких отвлекающих факторов. Мне были созданы идеальные условия для трезвости: у меня не было ни работы, ни друзей, ни денег, ни любимой женщины – ничего не было. У меня была только эта программа, и для моего поврежденного сознания была вполне конкретная, реальная цель: у Сергея я клеил марки. Предлагая мне работу, он сказал, что это работа «с языком». Когда я пришел, он положил передо мной гору конвертов, марок, сказал: «Вот, клей марки, разноси конверты по почтовым отделениям». Днем я лизал марки, а вечером у меня была совершенно конкретная задача: доехать с Курской на Щербаковку. Эти простые операции я еще мог совершать. 
      И так продолжалось где-то полгода, наверное, или месяцев восемь, и потом только я почувствовал, что мне начинает нравиться. Я благополучно пережил этот период, когда я испытывал негативное отношение к программе, но не ушел.
В этом я вижу очень большую для себя удачу, большое счастье, потому что первый год был очень тяжелый. Я ощущал себя так, будто бы меня заморозили, и я проснулся через много мет. Выхожу на улицу, и все по-другому, я ничего не знаю, не знаю цен в магазине, кроме цен на спиртное, не знаю совершенно простых вещей: как в прачечную сходить, как ха квартиру заплатить – я не знаю ничего вообще.
      Второй год разительно отличался от первого. Прошел период летаргического сна, чувства стали оживать. Начал снова смеяться, снова стали интересны люди.
       Период второго года сильно отличается  по эмоциональной окраске, по насыщенности. Дивный такой, наверное, самый классный год, потому что дальше пошло  будничней, как-то каждый последующий год  был менее окрашен в яркие цвета.
      Это закономерно: проходит ощущение новизны, проходит эйфория, все более серьезные вопросы приходится решать.
      Что я делал все эти годы?
     
     
      Уже придя в программу, самым трудным  оказалось заставить себя посмотреть на это с другой стороны: «Почему мне так повезло, что из сотен тысяч человек, которые погибли, я остался в живых?»
    
              
      Я помню, как я испытывал лютую радость оттого, что у меня умер одноклассник.  С тупым упорством я считал, что их должен кто-то купить – раз кто-то продает, то кто-то обязан купить. Я нарезал круги по району в надежде найти человека, который даст мне за них хотя бы три рубля. И вдруг я натыкаюсь на женщину, которая мне сообщает, что умер Володя, с которым я учился в школе. Выслушал я это известие, честно скажу, очень равнодушно, потому что я ощущал, что и сам скоро помру. Но когда она сказала, что через два часа начнутся поминки, вот это я стал слушать очень внимательно. Уточнил где, в каком ресторане, - и они еще с кладбища не приехали, а я уже стоял у дверей этого ресторана. Когда все приехали, я оказался первым за столом, и через пол часа уже громогласно вещал, какие мы с Володей были близкие кореша. Омерзительно.